Человек, нашедший свое лицо - Страница 54

«Он разыскал где-то девушку, — да будет её имя известно всем: некую Эллен Кей, — очевидно, столь же безнравственную, как он сам, или же дурочку, не умеющую в области морали отличить правую руку от левой. Незаконная дочь сторожа Йолстоунского парка, очевидно, польстилась на мифические миллионы Антонио Престо. Напечатанные фотографии — Эллен Кей у открытого окна, со шваброй в руке, и Престо возле того же дома — не оставляют сомнения в правдоподобии всей этой истории. И вот Престо открыто поселяет её в своём доме. Он…»

Но дальше Эллен не могла читать. Её реакция была более бурная и острая, чем у Тонио. Эллен сорвалась с кресла и, словно перенесённая вихрем, уже стояла перед Престо, влетев в его кабинет без предупреждения.

СУДЬБА ФИЛЬМА РЕШАЕТСЯ

Взглянув на Эллен, Престо понял, что она знает всё. Этого надо было ожидать. Рано или поздно она узнала бы…

— Нашей свадьбе не бывать, и я сейчас же уезжаю из вашего дома! — воскликнула она, почти с гневом глядя на него.

Престо поднялся и стоял молча. Он понимал, что надо дать вылиться этой вспышке негодования.

— Вы обманули меня! Не любовь заставила вас сделать мне предложение. Вами руководили самые благородные, самые рыцарские чувства. Я понимаю это и благодарю. Но не могу принять этой жертвы. Вы только пожалели меня, а я… я поверила в вашу любовь…

Голос девушки прерывался, ноги не держали её. В отчаянии она почти упала в кресло и, закрыв лицо руками, зарыдала, как рыдают глубоко и незаслуженно обиженные дети.

Престо смотрел на неё с глубокой печалью, но всё ещё молчал. Пусть облегчит себя слезами. И только когда рыдания её стали утихать, он подал ей стакан воды.

— Выпейте и успокойтесь, — сказал он нежно, но в то же время строго, как ребёнку, которым она по своей натуре и была.

Зубы стучали о стекло стакана, вода проливалась на ковёр, но она отпила несколько глотков и успокоилась. Тогда Престо сказал:

— Вы глубоко оскорбили меня, мисс Эллен!

Тонио достиг цели: она ждала с его стороны оправданий, защиты, а он сам перешёл в наступление, обвинял её. Эта неожиданность заставила её сосредоточиться. Теперь она была способна слушать и понимать, что ей говорят.

— Я? Вас? — спросила, недоумевая, девушка и перестала даже плакать. Она продолжала только всхлипывать.

— Да, вы меня глубоко оскорбили, — повторил Престо.

Он вынул из верхнего бокового кармана шёлковый синий платок с белыми горошинками и вытер ей глаза. Эта вольность тоже поразила её, и она не знала, как на неё ответить. А Престо продолжал:

— Не будем больше плакать. Слезами не помочь. Поговорим серьёзно. Вы оскорбили меня тем, что усомнились в моей любви к вам. Я не чудовищный преступник, каким изображают меня газеты, но уж и не такой рыцарь, как вы себе представляете. Я горячо воспринимаю всякую несправедливость, но, поверьте мне, не поспешил бы делать предложение первой обиженной, если бы в этой обиде был даже сам косвенно виноват. Признаюсь, не будь этих омерзительных газетных статей, я сделал бы вам предложение не сегодня, а завтра, быть может, послезавтра. Но я сделал бы его. Газеты только дали толчок, заставили меня самого понять острее и глубже, как я люблю вас, как дороги мне ваши интересы и ваша честь. Ведь поймите, если бы даже вы сейчас ушли из моего дома, это ничего уже не изменило бы. Ваша репутация всё равно осталась бы запятнанной. Могу ли я допустить это, любя вас? Ваш уход только подлил бы масла в огонь, дал новую пищу для грязной клеветы и очень сильное доказательство правоты врагов, а моей виновности. Нет, на удар этих бесчестных и бессовестных людей, которые не пощадили даже вас, не остановились перед вторжением в частную жизнь, оскорбили честь девушки, можно было ответить только таким ударом, каким отвечаем мы. Наш брак сразу выбьет оружие из их рук, заткнёт им рот, и кампания клеветы прекратится. Вот почему я и спешил не только с предложением, но и с широкой оглаской, которая так удивила вас. Вам всё станет ясным, — продолжал он, передохнув, — если вы подумаете о причинах, которые создали всю эту гнусную газетную кампанию. Ведь это только одно звено цепи их борьбы со мною. Им надо во что бы то ни стало погубить моё дело. Они боятся не только конкуренции. Их пугает то, что это первый шаг к объединению киноработников в их борьбе с предпринимателями. Их пугает и то новое лицо в моём творчестве, которое им уже известно, — вскрывать социальные язвы нашего строя. Вот почему они так яростно ополчились на меня. Сначала они хотели уничтожить меня, доведя до разорения прежде, чем первая картина увидит свет. Это почти удалось им, но я нашёл поддержку в моих товарищах по работе. Попутно враги всё время клеветали на меня. И вот теперь решили нанести новый коварный удар: последней клеветой поссорить, разлучить нас с вами, раздавить морально, причинить психическую травму и тем самым вывести из строя двух главных действующих лиц фильма — вас и меня. И фильм, рассчитывали они, не будет окончен, если бы даже у меня хватило денег. И чем острее вы будете воспринимать удар, тем скорее они достигнут цели, тем больше будут торжествовать. Неужели мы сделаем им такое удовольствие? Пережить это, конечно, нелегко. Мне самому кажется, что за несколько часов я постарел на двадцать лет. Но я креплюсь, и сегодня как будто играл даже лучше обычного, хотя уже знал о газетных статьях ещё вчера и носил эту тяжесть в груди. И ещё одно. От окончания фильма зависит судьба не только нас с вами, но и товарищей по работе, готовых отказаться даже от заработка, только бы спасти дело. Общественные организации приходят нам на помощь. Неужели же у нас не хватит сил, и мы уступим? Неужели именно теперь вы покинете меня и возьмёте обратно своё слово?.. Судьба фильма, судьба всего предприятия в ваших руках.